Неточные совпадения
Левин не замечал, как проходило время. Если бы спросили его, сколько времени он косил, он сказал бы, что полчаса, — а уж время подошло к обеду.
Заходя ряд, старик обратил внимание Левина на девочек и мальчиков, которые с разных сторон, чуть видные,
по высокой траве и
по дороге шли к косцам, неся оттягивавшие им ручонки узелки с хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики с квасом.
— Извините меня: я, увидевши издали, как вы вошли в лавку, решился вас побеспокоить. Если вам будет после свободно и
по дороге мимо моего дома, так сделайте милость,
зайдите на малость времени. Мне с вами нужно будет переговорить.
Он решил отнести колечко; разыскав старуху, с первого же взгляда, еще ничего не зная о ней особенного, почувствовал к ней непреодолимое отвращение, взял у нее два «билетика» и
по дороге зашел в один плохенький трактиришко.
Тяжелое чувство сдавило его сердце; он остановился посредине улицы и стал осматриваться:
по какой
дороге он идет и куда он
зашел?
Потом смотритель рассказывал, что
по дороге нигде нет ни волков, ни медведей, а есть только якуты; «еще ушканов (зайцев) дивно», да
по Охотскому тракту у него живут, в своей собственной юрте, две больные, пожилые дочери, обе девушки, что, «однако, — прибавил он, — на Крестовскую станцию
заходят и медведи — и такое чудо, — говорил смотритель, — ходят вместе со скотом и не давят его, а едят рыбу, которую достают из морды…» — «Из морды?» — спросил я. «Да, что ставят на рыбу, по-вашему мережи».
— Алексей Федорович, — проговорил он с холодною усмешкой, — я пророков и эпилептиков не терплю; посланников Божиих особенно, вы это слишком знаете. С сей минуты я с вами разрываю и, кажется, навсегда. Прошу сей же час, на этом же перекрестке, меня оставить. Да вам и в квартиру
по этому проулку
дорога. Особенно поберегитесь
заходить ко мне сегодня! Слышите?
Замараевы не знали, как им и принять
дорогого гостя, где его посадить и чем угостить. Замараев даже пожалел про себя, что тятенька ничего не пьет, а то он угостил бы его такою деревенскою настойкой
по рецепту попа Макара, что с двух рюмок
заходили бы в башке столбы.
И ну-ну-ну, ну-ну-ну:
по всем
по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор. — Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только барин доброй. Рад ему служить. Вот устерсы теперь лишь с биржи. Скажи, не меньше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли
дороги. Да мы с его милостию сочтемся. — Бочку взвалили в кибитку; поворотя оглобли, курьер уже опять скачет; успел лишь
зайти в кабак и выпить два крючка сивухи.
— Перестать? Рассчитывать? Одному? Но с какой же стати, когда для меня это составляет капитальнейшее предприятие, от которого так много зависит в судьбе всего моего семейства? Но, молодой друг мой, вы плохо знаете Иволгина. Кто говорит «Иволгин», тот говорит «стена»: надейся на Иволгина как на стену, вот как говорили еще в эскадроне, с которого начал я службу. Мне вот только
по дороге на минутку
зайти в один дом, где отдыхает душа моя, вот уже несколько лет, после тревог и испытаний…
Наташка, завидевшая сердитого деда в окно, спряталась куда-то, как мышь. Да и сама баушка Лукерья трухнула: ничего худого не сделала, а страшно. «Пожалуй, за дочерей пришел отчитывать», — мелькнуло у ней в голове.
По дороге она даже подумала, какой ответ дать. Родион Потапыч
зашел в избу, помолился в передний угол и присел на лавку.
В эти минуты он очень был похож на гуртовщика, который везет убойный скот
по железной
дороге и на станции
заходит поглядеть на него и задать корму.
— Достану! — повторил он, решившись на этот раз взять у приходо-расходчика жалованье вперед, что сделать ему было, по-видимому, весьма нелегко, потому что, идя поутру в суд, Аггей Никитич всю
дорогу как-то тяжело дышал, и
по крайней мере до половины присутствия у него недоставало духу позвать к себе приходо-расходчика; наконец, когда тот сам случайно
зашел в присутственную камеру, то Аггей Никитич воспользовался сим случаем и воззвал к нему каким-то глухим тоном...
— Кто? Известно кто, исправник. Это, братцы,
по бродяжеству было. Пришли мы тогда в К., а было нас двое, я да другой, тоже бродяга, Ефим без прозвища.
По дороге мы у одного мужика в Толминой деревне разжились маненько. Деревня такая есть, Толмина. Ну, вошли, да и поглядываем: разжиться бы и здесь, да и драло. В поле четыре воли, а в городе жутко — известно. Ну, перво-наперво
зашли в кабачок. Огляделись. Подходит к нам один, прогорелый такой, локти продраны, в немецком платье. То да се.
И все более удивляла меня бабушка, я привык считать ее существом высшим всех людей, самым добрым и мудрым на земле, а она неустанно укрепляла это убеждение. Как-то вечером, набрав белых грибов, мы,
по дороге домой, вышли на опушку леса; бабушка присела отдохнуть, а я
зашел за деревья — нет ли еще гриба?
По дороге он
зашел к портному, поторопить его, — скорее бы шил заказанную третьего дня новую форму.
На днях приезжает ко мне из Петербурга К***, бывший целовальник, а ныне откупщик и публицист. Обрадовались; сели, сидим.
Зашла речь об нынешних делах. Что и как. Многое похвалили, иному удивились, о прочем прошли молчанием. Затем перешли к братьям-славянам, а
по дороге и «больного человека» задели. Решили, что надо пустить кровь. Переговорив обо всем, вижу, что уже три часа, время обедать, а он все сидит.
— Видел я его даве: орелко… Нет, Матвеевна, не ладно. Ты куда, барин? — спросил меня старик, когда я пошел от вашгерда. — На машину? Ну, нам с тобой
по дороге. Прощай, Матвеевна. А ты, Лукерья, что не
заходишь к нам? Настя и то собиралась к тебе забежать, да ногу повихнула, надо полагать.
Если же как-нибудь,
по ошибке,
заходил мнением своим в контру господину Голядкину и потом замечал, что сбился с
дороги, то тотчас же поправлял свою речь, объяснялся и давал немедленно знать, что он все разумеет точно таким же образом, как хозяин его, мыслит так же, как он, и смотрит на все совершенно такими же глазами, как и он.
Прежде всего
зашел к портному, оделся с ног до головы и, как ребенок, стал обсматривать себя беспрестанно; накупил духов, помад, нанял, не торгуясь, первую попавшуюся великолепнейшую квартиру на Невском проспекте, с зеркалами и цельными стеклами; купил нечаянно в магазине
дорогой лорнет, нечаянно накупил тоже бездну всяких галстуков, более нежели было нужно, завил у парикмахера себе локоны, прокатился два раза
по городу в карете без всякой причины, объелся без меры конфектов в кондитерской и
зашел к ресторану французу, о котором доселе слышал такие же неясные слухи, как о китайском государстве.
— С праздничком! — сказала она и поцеловала в плечо Анну Акимовну. — Насилу, насилу добралась до вас, благодетели мои. — Она поцеловала в плечо тетушку. — Пошла я к вам еще утром, да
по дороге к добрым людям
заходила отдохнуть. «Останься да останься, Спиридоновна», — ан, и не видала, как вечер настал.
Установилась долгая, снежная зима. Давно уже нет проезда
по деревенской улице. Намело сугробы выше окон, и даже через
дорогу приходится иногда переходить на лыжах, а снег все идет и идет не переставая. Курша до весны похоронена в снегу. Никто в нее не заглянет до тех пор, пока после весенней распутицы не обсохнут
дороги.
По ночам в деревню
заходят волки и таскают собак.
Но все это как-то странно кончилось:
по дороге он
зашел в кондитерскую, съел два слоеных пирожка, прочитал кое-что из «Северной пчелы» и вышел уже не в столь гневном положении.
— В лесах матка вещь самая пользительная, — продолжал дядя Онуфрий. — Без нее как раз заблудишься, коли пойдешь
по незнакомым местам.
Дорогая по нашим промыслам эта штука…
Зайдешь ину пору далеко, лес-от густой, частый да рослый — в небо дыра. Ни солнышка, ни звезд не видать, опознаться на месте нечем. А с маткой не пропадешь; отколь хошь на волю выведет.
Молодые люди, начинающие жить, выходят на новые, незнакомые им пути и находят направо и налево незнакомые дорожки, — гладкие, заманчивые, веселые. Стоит только пойти
по ним — и покажется сначала так весело и хорошо идти
по ним, что
зайдешь по ним так далеко, что когда и захочешь вернуться с них на старую, коренную
дорогу, уже и не знаешь, как вернуться, и идешь всё дальше и дальше и
заходишь в погибель.
— И распрекрасное дело, — молвил Марко Данилыч. — И у меня послезавтра кончится погрузка. Вот и поедем вместе на моей барже. И товар-от твой
по воде будет везти гораздо способнее. Книги не перетрутся. А мы бы дорогой-то кое-что из них и переглядели. Приходи же завтра непременно этак в ранни обедни. Беспременно
зайди. Слышишь?
Монах, извиняясь, отвечал, что это точно был он, и что он
зашел в комнаты
по ошибке, потому что не знал
дороги в контору.
— К Иванам Ивановичам Елкиным, которых
по дороге было чрезвычайно много и которые все оказывались добрыми приятелями Кирилла, мы уже более не
заходили — потому ли, что многим из нас пришлось
дорогою порядочно переболеть после петербургских оргий, или потому, что на нас очень хорошо действовала природа и новость места и людей, которых мы «изучали» с отменною охотою и внимательностию.
По дороге с Митрофаньевского кладбища мы
зашли в какую-то кухмистерскую, и там состоялся обед со спичами. Говорили его приятели, говорили и"узники"дома Тарасова, предлагали более или менее хмельные здравицы.
— Признаться, я выпивши… Извини,
зашел дорогой в портерную и
по случаю жары выпил две бутылочки. Жарко, брат!
Зашло солнце, стало темнеть.
По линии железной
дороги там и сям зажглись огни, зеленые, красные… Варя остановилась и, глядя на эти огни, стала читать...
Возвращаясь с Алексеем Григорьевичем в Кремль
дорогою,
по улице Петровке, против церкви Воскресения в Барашах, Елизавета Петровна вспомнила, что после венчания не было отслужено молебна, велела остановиться, вошла в церковь и отстояла молебствие. После молебна она
зашла к приходскому священнику и кушала у него чай.
По дороге заходили за знакомыми, и к морю шла всегда большая компания.
Едва Хрущев успел обо всем распорядиться, как увидел роту, идущую с песнями
по дороге. Командир роты, поручик Забелин, отведя людей в назначенные им гумна,
зашел к Василию Васильевичу и, между разговорами, сообщил ему, что в Старой Руссе неспокойно, хотя не мог сообщить никаких подробностей волнения.
Она хорошо знала, что «большие господа» в это время видят чуть ли не первый сон, а потому
по дороге зашла к знакомой жене местного околодочного надзирателя.
Вчера вечером пошел искать себе комнату и
по дороге зашел в табачную.
О. Василий остановился и топнул ногой. Обеспокоенно закудахтала и насторожилась испуганная курица, сзывая цыплят. Один из них был далеко и быстро побежал на зов, но
по дороге его схватили и подняли большие, костлявые и горячие руки. Улыбаясь, о. Василий подышал на желтенького цыпленка горячим и влажным дыханием, мягко сложил руки, как гнездо, бережно прижал к груди и снова
заходил по длинной дорожке.
Так и порешили. Получил он треть вперед, простился со всеми и выехал из владений царька. Всего четверть часа езды
по железной
дороге. Выехал, поселился поблизости, купил землицы, развел огород, садик и живет припеваючи. Ездит в сроки получать пенсион. Получит,
зайдет в игорный, поставит франка два-три, иногда выиграет, иногда проиграет и едет к себе домой. Живет смирно, хорошо.
Он был человек задумчивый, точно он нес на себе судьбы мира и
по дороге зашел в корчму, присел у прилавка, пригорюнился и начал хозяйствовать, но совсем без удовольствия, так как это не его дело.
Колосов и Померанцев живут
по соседству и поэтому ехали домой на одном извозчике.
Дорогой Померанцев очень много говорил о сегодняшнем деле, жалел Таню и радовался снисхождению, которое дано Хоботьеву. Колосов отвечал односложно и неохотно. Дома Колосов, не торопясь, разделся, спросил, спит ли жена, и, проходя мимо, детской, машинально взялся за ручку двери, чтобы,
по обыкновению,
зайти поцеловать детей, но раздумал и прошел прямо к себе в спальню.